Дихотомия «Свой/Чужой» и ее репрезентация в политической культуре Американской революции - Мария Александровна Филимонова
Позитивный образ Франции при этом сложился далеко не сразу и резко контрастировал с устоявшимся и общепринятым в колониальной Америке стереотипом.
8.1. Католическая угроза
Традиционно в английской культуре Франция воспринималась как имманентный противник. Необходимость противостояния ей трактовались английской пропагандой не только как борьба за преобладание в Европе или соперничество за колонии. Англия и Франция еще с XVI в. были антагонистами в религиозном аспекте. В XVIII в. к религиозному противостоянию добавилось противопоставление политических систем. Англия считалась страной свободы, Франция – деспотизма. Английские политические институты были предметом восхищения крупнейших французских мыслителей, таких, как Вольтер и Ш.Л. Монтескье. В самой же Великобритании превосходство английской парламентской монархии над французским абсолютизмом представлялось бесспорным. Частые военные столкновения с Францией в XVIII в. окончательно превращали ее в сознании британцев в образ угрозы. Победа Франции означала бы для них установление деспотизма и католицизма. В частности, во время Семилетней войны страх перед французским вторжением был довольно силен. В ироническом ключе его обыграл О. Голдсмит в своем «Гражданине мира»:
«Беседу вели арестант-должник за решеткой, часовой и присевший передохнуть носильщик. Говорили они о возможной высадке французов…
– Что до меня, – воскликнул арестант, – то больше всего я тревожусь за нашу свободу! Что с ней станется, если победят французы? Друзья мои, ведь свобода – главное достояние англичанина… нет, ее французу у нас не отнять! А уж если они победят, нечего ждать, что они сохранят нашу свободу, потому что сами-то они рабы!
– То-то и есть, что рабы, – подхватил носильщик, – все поголовно рабы! Им только тяжести таскать – больше ни на что не годятся. Да чтоб мне отравиться этим глотком (в руке он держал кружку), если я соглашусь на такое рабство»[758].
Американцы восприняли многие стереотипы метрополии, связанные с Францией. В колониальный период она однозначно была образом опасности. Тревогу вызывали французские колонии в Новом свете, в особенности Квебек.
Колониальные газеты пестрели сообщениями о жестокости и коварстве католиков, часто подчеркнуто бессмысленных. Так, одна из бостонских газет в репортаже из Франции описывала инквизиционный процесс над ослом, посмевшим напиться из чаши со святой водой[759]. В более серьезном ключе «Boston Gazette» рассказывала о том огромном влиянии, которое иезуиты якобы приобрели при версальском дворе. Газета иллюстрировала свой рассказ шокирующими примерами: иезуиты казнили гугенотских пасторов, заключали в тюрьмы женщин-протестанток, а их детей отбирали у родителей, чтобы воспитать в духе католицизма[760].
Неудивительно, что и в формирующейся американской революционной культуре Франция оставалась образом угрозы, ассоциировавшейся одновременно с католицизмом и деспотизмом. Квебекский акт 1774 г. актуализировал страх перед ней. П. Генри в 1774 г. клеймил «религию Рима, кровавую, идолопоклонническую и крайне враждебную протестантизму»; она «всегда будет вдохновлять своих адептов на покушения, роковые для тех, кто отличается от них религиозной или гражданской политикой»[761]. Нью-йоркский виг Дж. Дуэйн напоминал о варфоломеевской ночи, превращая ее во всеобъемлющий символ «жестокости римских католиков»[762]. Мерси Уоррен в своей пьесе «Группа» вспоминала о недавнем опыте Семилетней войны и вызывала в воображении героическую фигуру генерала Вольфе, «победившего мрачные, свирепые орды Бурбонов»[763]. В той же пьесе персонаж с говорящим именем «мсье де Франсуа» изображался как безоговорочный сторонник Великобритании, коварный и жестокий.
В это время негативное восприятие Франции было единым у вигов и тори. Видный лоялист Дж. Гэллоуэй пытался запугать своих оппонентов «интригами Франции» и риторически вопрошал: «Неужели вы хотите остаться без защиты со стороны Великобритании или увидеть новые претензии Франции на Америку?»[764] Виги зачастую соглашались с его пессимизмом. Виргинец К. Брэкстон рассуждал: «Сторонники отделения говорят, что Франция, несомненно, поможет нам, после того, как мы создадим государство, так что они толкают нас на эксперимент. Может ли осторожность оправдать ослепление и опрометчивость: вначале разорвать нашу связь с Великобританией, а затем отдаться в руки Франции? Разве не сможет этот двор, столь прославленный интригами и обманом, воспользоваться нашим положением и вынудить нас согласиться на куда более жесткие условия?»[765] Пенсильванец Дж. Дикинсон пророчил: «Допустим, мы погубим ее (Великобританию. – М.Ф.). Франция поднимется на ее руинах. Ее амбиции. Ее религия. Отсюда опасность для нас. Мы оплачем собственные победы»[766].
Помощь Франции в Войне за независимость и заключение с этой державой союзного договора успокоили вигов. Образ угрозы если и не был снят, то отошел на задний план. Как и в других случаях, утраченные вигами ментальные модели сохранялись в сознании тори. Убежденная лоялистка Грейс Гэллоуэй осуждала знакомых: «Я обвинила их всех в том, что они общаются с французами и ярыми вигами»[767]. Для ее единомышленницы Мэри Олми французы – не более и не менее, как посланцы дьявола. 7 августа 1778 г. она рассказывала в дневнике о бомбардировке Ньюпорта (Род-Айленд): «Милостивый Господь! Эта картина навсегда останется в моей памяти. Я рассказывала тебе прежде, что постоянно посещала проповеди и стараюсь вести праведную жизнь. Нам говорили, что мы совершаем ошибку, но я думала, что лучше отправиться в то место, где нас ждет теплый кров и пища. Так как корабли уже обогнули мыс, каждое ядро пролетало над нашими головами, и после того, как миновали две заставы, стало еще опасней… Вдруг большой корабль, который плавал недалеко, дал такой залп, что я в самом деле подумала, что придется распрощаться с жизнью. Мы залегли на дно ямы, неподалеку от дома Джемми Коггешэлла, и когда корабль отплыл, выскочили и побежали снова. Кузен Коггешэлл, видя наши мытарства на долгом пути, рискнул прийти к нам на помощь, будучи крепко убежденным в том, что каждый выстрел зависит от воли Всевышнего. И я также разделяю его мнение, так как если бы дьявол управлял стрельбой, так же как он послал сюда французов, здесь бы не осталось ни одной души, чтобы рассказать эту историю»[768].
8.2. «Наш великий и добрый союзник»
Б. Франклин описывал положение Америки после провозглашения независимости как ситуацию из волшебной сказки: «Америку
